Василий Аксёнов

В ту  ночь я прибыл  по  распределенью  в  районный  центр.  Как  будто
Сыромяги селенье звалось. Райсовет пылал десятком окон, тополиным пухом коза
питалась, газик буксовал...
Больница  размещалась на пригорке,  и листья пальм под океанским ветром
дрожали, трепещали, то топорщась, то улетая,  словно кудри девы...  "В эфире
молодость" - вечерняя программа, там профиль девы каждому знаком.
Внизу  атолл  причудливо  змеился,  под солнцем  узкое колечко суши как
будто нежилось,  а в полосе прибоя под пенным гребнем проносились тени — то
серферы скользили по волне.
Я  дверь  толкнул и оказался в блоке,  где  кто-то  двигался,  смеясь и
объясняя, весльем неестественным играя и кашель заглушая рукавом.
- Прошу покорно,  убеждайтесь  сами — все  приготовлено,  разложено по
полкам...  Стерильные комплекты...  Вот ножи для ампутации, для лапаротомии,
кюретки для скоблежек криминальных, пинцеты, ножницы, рубанки, топоры, набор
таблеток на четыре года, спиртяшки выдано вперед - залейся! - а что касается
сестры-хозяйки, ее вам хватит лет на пятьдесят...
Я посмотрел:  огромное  отродье  стояло в тазике,  смиренно  улыбаясь и
подтверждая:
- "Не волнуйтесь, доктор, всего здесь хватит вам и вашим внукам на пару
исторических эпох."
- If you like I can see you by my car...
- With great pleasure, sir...
Таким  макаром  подготовив  бегство и наградив себя словечком "хитрый",
хихикая, подкручивая усик,  он вышел в коридор в очках и шляпе, в галошах, с
зонтиком, в крылатке и шарфе.
К нему рванулся, не сдвигаясь с места, десяток глаз, бесшумно умолявших
избавить  их  хозяев  от  страданий,  от боли  и стыда,  от  угрызений,  что
свойственны болезням безобразным в начальной стадии.
- Ну, что же, нуте-с... да...
- Ну, что же, поднимите вашу блузу, чулок спустите,  обнажите спину, ну
что же,  так-с,  незаурядный случай...  здесь больно?  Нет?!!  Но здесь хотя
бы да???
Помочь немедленно  по правилам науки!  Но прежде прогуляться непременно
по острову, в сельпо заехать, в офис, как губернатор славный Санчо Панса...
Скорей!  Скорее в юркий  "запорожец"!  Ухабами и  слякотью к Воровской!
Зайти в буфет, потом протелефонить,  поклянчить денег, Сретенкой промчаться,
туманным  днем злословить в Гнездиковском по Герцену,  по Герцену к Садовой,
мурлыкать на Арбате, выпить пива,  войти в делишки ко-оператива,  кто с кем,
почем,  на ком  и почему...  уютным  днем  фланировать  бесцельно,  уютным и
холодным сизым днем...
Он вышел и увидел синагогу иль что-то вроде...  выйдя из кино,  попав в
жару, в нещадный трепет солнца, в край лопухов и в джунгли бузины, увидел он
древнейшее строенье с орнаментом унылым, безысходным, твореньем неизвестного
раба, чья жизнь была, должна быть, непохожа на жизнь яхтсмена Франка Джошуа.
В мечеть свою вносили  ассирийцы,  вавилоняне,  жители Урарту вносили в
синангогу или в кирху, короче... в плотный сумрак заносили предмет тяжелый.
Вроде не меня, — подумал он,  стараясь  ловко  смыться,  пройти сквозь
бердыши, задком вихляя, вихляньем этим вроде отвлекая угрюмых стражей.  Мимо
бердышей лояльный гражданинчик, семенящий, как будто между прочим, по делам,
с  докладом  в папке,  с докладной  запиской,  с пластмассовой  сосиской,  с
бадминтоном, сквозь бесконечный строй —  скорей-скорей-скорее —  с улыбкой
понимающей кивая усам и животам, и топорам...
...и с криком ужаса  он ринулся к забору,  к сырой норе,  где светлячок
метался,  зубами разрывая конский щавель,  ища спасения в "куриной слепоте",
покуда папоротники детства не сомкнули над ним свой кров и он не захрапел.

Пауза. Аспирин.
Я сброшен был, как будто с парашютом в Весенний Лес молчащий. В небесах
еще летел Мой Мир, довольно крупный,  меняя геометрию всех членов,  таща три
выхлопа на должной высоте.
Потом, пропажу, видно, обнаружив, он заметался, заюлил, заерзал,  завыл
динамиком,  обиженно  рванулся  в  ионосферу,   лучики  пуская:  повис,  как
неопознанный объект.
Весенний  Лес  был  скопищем  высоких  разлапистых,  замшелых,  тонких,
толстых,  пятнистых,  розовых,  зеленых,  ах, зеленых! — уже кудрявых и еще
прозрачных и каплями  увешанных и в птицах  --  ?..  и  от  обилия  красивых
незнакомцев я заскучал, почти затосковал.
Но Лес был  милостив и,  сбросив  пару  капель мне на лицо,  проговорил
лениво:
- Не огорчайся,  сценарист  безбожный,  мостов и пароходов поджигатель!
Здесь все цветет, и в бульканьи весеннем не так уж безобразен даже ты.
Когда-то я по дурости  писал про голые деревья,  дескать,  эти вернее и
честнее тех, других, что прикрываются зеленой шапкой.  Весенний Лес,  должно
быть,  не забыл  подобной  наглости,  но мстительность  ему  была,  я видел,
совершенно чужда. Он мне сказал:
- Смелее,  алкоголик!  Броди, дыши, знакомься, вспоминай...  Про кедр и
дуб, про сосны и березы, про почки и стручки ты слышал в детстве,  за пестик
и тычинки в пятом классе ты получил "отлично", обормот...
Вот  положительный  ион  на ветке,  покручивая  носом,  наблюдает,  как
отрицательно  заряженный  ион  фривольно прыгает и фалды  задирает,  как  та
горянка... Боже, та горянка, что под гору бежит,  мелькает платьем,  чулками
полосатыми и кофтой, в таинственном лесу под Закопане, в славяно-европейских
эмпиреях...
Он побежал за ней по-вурдалачьи, подпрыгивая, ухая,  стеная,  неумолимо
сверху настигая и снизу поджидая за кустом.
Тогда она попалась...  Он, разинув слюнявый рот,  испытывал блаженство,
сродни клещу, влезающему в мякоть, и закрывал ее своим плечом.  Своим плечом
огромным,  точно  бурка,  своим плечом мохнатым,  склизким,  влажным,  своим
плечом моторным безобразным ее он прятал, грел и утешал.
Впоследствии,  встречаясь на приемах,  сухой  мартини дружно попивая, о
театральных фокусах болтая,  политики прилежно избегая,  а больше на мартини
налегая, они в глаза глядели осторожно, и все о Закопане было там.
Тогда уже не в силах скрыть отгадки, они друг другу нежно хохотали, чем
вызывали   бурю  беспокойства  в  своем  углу,  и  тут  же  Джон  Карпентер,
перемигнувшись с Плотниковым Петей,  просил к столу,  где сервирован ужин на
тысячу приветливых персон.
Видали ль вы тартельки расписные, что поедают с нехорошим хрустом салат
ля паризьен?  Боюсь — видали!  Видали ль вы омара заливного, жующего лапшу,
сиречь спагетти? Видали ль вы вчерашние котлеты слегка с душком, что скромно
претендуют  на  порцию  цыпленка-табака,  жующего  миногу,  а минога  вполне
по-светски набивала  пузо  паштетом  птичьим...  тот,  не  отставая,  глотал
кольраби,  и  кольраби  энти,  набросившись,  мудрили  над  индейкой,  а та,
паскуда, поедала всех...
Промолвил  Смит,  кивая  Кузнецову,  и Рыбачок  сказал  с полупоклоном,
конечно,  Фишеру,  а  Тейлор,  улыбаясь,  Портнягину  тихонько  произнес,  а
Плотников немало не смущаясь, Карпентеру прошелестел губами ту фразу,  что у
всех у нас вертелась на языках и в головах вращалась...
- Будемздоровы! - так звучала фраза, и тихий смех прошел по серебру.
Как будто  колокольчики,  как  будто  колокола  в монастыре  великом, в
хрустальных башнях отразились лампы, ножи сверкнули, битва началась...
Там сквозь хрусталь  просвечивал товарищ,  с которым мы когда-то мокрым
летом каперту пышную на стенке  наблюдали,  угря жевали,  пивом  клокотали и
modern jazz нам дико подвывал.
Каперта прилетела из Торонто к хозяину,  безвестному Саару, который, на
баркасе промышляя,  полсотни лет никак не помышлял, что где-то ткут подобные
каперты с пастушками,  похожими на кошек, с маркизами,  снующими в облаве, с
закатом над прудом, над лебедями... последние округлыми боками зады маркизов
нам напоминали, зады, похожие на этих лебедей.
- Прелюбопытнейшим путем, однако, искусство движется, вот взять хотя бы
"слово"...  "кинематограф" взять...  возьмем "скульптуру"...  окинем  взором
"театральный" поиск,  прелюбопытнейшим путем к распаду искусство современное
бредет...
Так леди Макбет с царственной улыбкой плеснула  керосинчику в беседу, и
мы с товарищем тотчас же встали, взъерошив кудри, поводя усами, с хихиканьем
заросшие затылки и щеки колкие руками теребя...
- Пока, ребя!  Спасибо за захмелку,  за закусон,  за рыбу,  за культуру!
Однако же, повестки получили мы с ним обое, так что нам пора.
- Помилуйте, какие же повестки? Простите за нескромность, но какие?
- В прихмахерскую! - мы захохотали. - В прикмейкерскую прибыли повестки.
Два полотенца, ложка, ножик, кружка... С вас рубль за штуку будет, на такси!
И мы тотчас  помчались  по Большому,  в  буфеты,  в  павильоны  заезжая,
пивные оставляя за кормою и Чвановский гудящий  ресторан.
Большой проспект нежданно закруглялся за площадью Толстого, да,нежданно,
всегда нежданно...  Мраморные люди  на Карповку  смотрели  в тайных думах, в
смущеньи мраморном, а медные подъезды,  прохладные и тайные,  живые и ждущие
визита Незнакомки, визита Блока ждущие...  и там,  с Желябова, как завернешь
на Мойку,  за ДЛТ,  предчувствие  визита  еврейской  девушки-петербуржанки и
острое предчувствие любви.
О взморье, взморье, завихренья, волан, застывший под напором ветра, ажур
и кружевное завихренье по Северянину,  о Балтика,  о Нида,  о Териоки,  Ваше
Длинноножье, еврейской девушки следы на пляже, о польской девушке...

Это было на взморье синем,
В Териоках ли,
В Ориноко...

Июль, 69, Нида.