Василий Аксенов: «Мои герои — это байрониты»
Сразу после выхода своего романа «Редкие земли» Василий Аксенов рассказал RS о современных женщинах, витамине Т и Сергее Минаеве.
Василий Павлович, как получилось, что роман вышел без десяти страниц?
Это невозможно понять. У издательства «Эксмо» был договор с «Октябрем» (первая публикация «Редких земель» состоялась в журнале «Октябрь». — Прим. ред.), им прислали из журнала диск с редактурой и корректурой, при этом в «Октябре» все в порядке было. А здесь — халтура самая настоящая. Получил первый экземпляр книги, открываю на 161 странице — а там как раз после французской фразы, написанной почему-то по-русски, не хватает десяти очень важных страниц. Я впал в транс, позвонил в издательство, а там никто понятия не имеет, почему так произошло. Кроме того, книга вышла без оглавления. Ну, как это может быть — роман без оглавления? Новые тиражи будут в порядке.
Почему вы в романе Наймана «петербуржанином» называете?
А кто он? Петербуржанин и есть.
Такой эмигрантский стеб?
Я эмигрант и есть, а в слово «петербуржанин» я не вкладывал никакого стеба, скорее что-то такое из серебряного века.
До Лимонова вы были главным идеологом по части секса в совке и эмиграции, мальчики в клешеных джинсах начинали слушать джаз после ваших книжек. Куда делась та энергетика?
Никакого отношения к Лимонову я не имею. Безусловно, «Это я — Эдичка» — его главная книга. После этого он много еще написал, но такой остроты и пронзительности, как в «Эдичке», больше не достиг. И поэтому в смысле романистики — полный ноль. А мои герои — это байрониты. Они такими были, такими и остались.
А какая ваша самая главная книга?
Из написанных? Всегда за последнюю цепляешься. «Редкие земли» — очень важная для меня. Но самая главная — пожалуй, «Кесарево свечение». Для меня это такое подведение итогов моего ХХ века. Я ее закончил в 2000 году.
Сколько страниц в сутки вы обычно пишете?
Не больше шести. Сейчас в Москве трудно писать, поэтому, если получается четыре в день — уже хорошо.
А где легко писать?
Там, где я живу, — во Франции, в Биаррице. Там у меня идеальная среда для сочинительства: звонков мало, океан шумит. На средний роман уходит примерно дватри года. «Московскую сагу», правда, я семь лет писал. Но тогда еще много времени уходило на преподавание в университете.
Вы можете объяснить взрыв интереса к галерейному искусству? Как давно вы сами были на выставке?
Ну, это тусовочный дух Москвы. Соединение тусовки и искусства — такое и в Нью-Йорке всегда было, в Париже. После вечерних пробок люди попадают в обстановку, где можно выпить, посплетничать, посмотреть на картинки какие-то. Недавно я был в Нащокинской галерее через час после открытия: публика ходит, берет с подносов вино, шампанское, а на картины, в общем-то, никто не смотрит.
А про бестселлеры Минаева что скажете? Вы читали его «Духless»?
Половину прочел. Но только потому не дочитал, что другая книга замечательная вышла — «Пастернак» Дмитрия Быкова, рекомендую. Минаев возобновляет линию Печорина и даже отчасти Онегина.
Ну, про Онегина и Печорина намного талантливее написано.
Это само собой. Но у Минаева герой — лишний человек, он достиг многого в бизнесе, но все ему невмоготу. Типичный русский герой на самом деле. Сам не понимает, чего ему нужно, ходит, стонет.
Вы можете описать образ русской женщины, которая смогла бы вас взволновать сразу же после знакомства?
Вы, например. Шучу, шучу. Вот в моем последнем романе героиня Ашка — она не идеал, конечно, но некий женский тип современный, такого высокого класса. Она побеждающая. Сейчас вообще красивых женщин стало намного больше, это для меня загадка. Причем мальчики как были, так и остались, а женщины стали красивее.
А когда вам интересней было жить — тогда или сейчас?
Сейчас очень интересно. Но многие — как у Минаева — начинают стонать, стенать, скучать. Но Москва никогда не была таким swinging town, как сейчас. Здесь масса всего происходит. И чепухи, и смешного, и греховного.
Генри Миллер как-то сказал, что писатель работает жопой. Это правда, по-вашему?
Совершенно точно. (Cмеется.) Главное — иметь хорошую, мускулистую жопу.