Что оставил Аксенов
Вроде бы подготовились за полтора года кошмара, а оказались не готовы. Еще недавно он открывал глаза при нашем появлении, и тень мучительной улыбки скользила от уголков век к губам — но вот и все кончилось.
Его прижизненная слава была невообразимой, ни у кого такой не было и нет хотя бы потому, что он был читаем, популярен, любим в течение полувека! Чуть было не написал «посмотрю через пятьдесят лет»… Да, так вот: посмотрю через пятьдесят лет, кто из нынешних литературных звезд не то что останется сиять, но хотя бы будет упомянут одним словом в специальных справочниках для историков литературы.
А его слава теперь станет бесконечной.
Что русская литература получила от Аксенова? Что продолжает получать? Чему он научил и учит всех пишущих, включая тех, кто не хочет учиться и даже отвергает его науку?
Во-первых, он доказал, что русский язык жив, что бы с ним ни делали — жив-здоров, развивается, обновляется, как обновляется всякий здоровый организм, обновляется в целом и на клеточном уровне отдельных слов. Он вылавливал слова и их сочетания в шуме реальности, и слова становились знаками, символами этой реальности. Последние пятьдесят лет нашей жизни можно изучать по Аксенову и словам Аксенова — это будет не вся правда, поскольку он писал только городскую жизнь, но ничего, кроме правды. Его «затоваренная бочкотара» и «кесарево свечение», «жаль, что вас не было с нами» и «вольтерьянцы и вольтерьянки» уже никуда не денутся, он подарил их нам, и теперь это — наше национальное достояние.
Во-вторых, уже отчасти упомянутое: он первым вернул в русскую литературу ее традиционного обитателя, которого в ней поселили Гоголь и Достоевский, Чехов и Булгаков,— простого, ничем особенным не примечательного горожанина, пожалуй, что обывателя, которого долгие годы теснили литературные колхозники и парторги горячих цехов. Он обнаружил в обычных молодых городских людях романтические фантазии и лирические завихрения, в которых им отказывали «инженеры человеческих душ», искавшие «буревестников» исключительно на горящих фермах и прорывающихся плотинах.
В-третьих, он, именно в гоголевской традиции, сочетал точное изображение «обыкновенных героев» с гротеском, фантазией, с усмешкой издевательской и сочувственной одновременно. Советская литература была зверски серьезной и отрицала игру, иронию, подражая отчетным докладам союзписательских секретарей. Аксенов сделал игру своим основным методом — а метод-то единственно верный был социалистический реализм…
Все это он нам оставил, а сам ушел, смотрит на нас оттуда своим хитро, немного по-кошачьи прижмуренным аксеновским глазом. Как, мол, там привыкаете жить с моими сочинениями без меня?..
Тяжело, Вася. Тяжело.
Александр Кабаков
13.07.2009